Елена Иваницкая - Один на один с государственной ложью

Совершенно загадочная история, которая и сейчас не исследована. Кто это придумал и зачем? Кто «исполнил» тексты? Почему об исполнителях только слухи ходят в интернете? Давали подписку о неразглашении? Почему не опубликованы документы об этом запредельном безумии? Засекречены? Что именно скрывают?

«Богатейший материал для воспитания у школьников советского патриотизма, преданности делу коммунистической партии, – писал наш старый знакомый Михаил Студеникин, – дает изучение произведений Л. И. Брежнева „Малая земля“, „Возрождение“, „Целина“» (Коммунистическое воспитание учащихся на уроках истории, обществоведения и основ советского государства и права. – М.: Просвещение, 1981, с. 25).

Моя собеседница А.К. вспоминает: «Брежнев в моем детстве – это мой родной город Новороссийск и Малая земля, куда мы ездили на дикий пляж с того края города, где мы и жили. Одна часть трилогии, помнится, так и называется. Там в центре поселка Малая земля, в котором тогда жили почти исключительно татары, стоит такой памятник: сваренные вместе минные осколки, имитирующие взрыв. Пытаюсь припомнить обложку трилогии. Кажется, на одном из томов крупный план в три четверти, на другом – поясной портрет, ракурс несколько снизу, как это принято делать, если надо занизить горизонт и завысить фигуру. Больше никак в моей жизни эти книги не проявились – из-за отношения к их автору. Для меня это был плямающий челюстью идиот в телевизоре, перед которым часами навытяжку сидел мой отец-офицер, слушая эти „сиськи-масиськи“» (А. К. Интервью 11. Личный архив автора).

В безнадежное положение попали учителя, которые хотели и пытались давать детям знания, а не фикцию. «Когда в школьную программу по литературе ввели трилогию Брежнева, – пишет Лев Айзерман, – я, конечно, не говорил того, о чем трубила вся печать, – что это выдающееся художественное произведение. Но не мог же я кинуть своих учеников. „Давайте запишем в тетрадь план, по которому вы будете отвечать, если вытащите билет с вопросами об этих произведениях“. Естественно, я понимал, что написал это не Брежнев…» (Лев Айзерман. Бегство от свободы. – Знамя, 2004, №10. https://goo.gl/59YlND).

Тогда я школу уже закончила, но и в университете увернуться от этой «опупеи» было трудно: «Масштаб мысли, видения мира… трилогии Л. И. Брежнева… Главный ее аспект – планирование человеческого счастья, которое впервые в истории стало совершать социалистическое общество. Книга Л. И. Брежнева является своего рода энциклопедией…» (История русской советской литературы: 40—70-е годы – М.: Просвещение, 1980, с. 486, 487, 488).

Одновременно с этим фарсом было принято Постановление ЦК КПСС от 22 апреля 1979 года «О дальнейшем улучшении идеологической, политико-воспитательной работы». Там в очередной раз требовали усилить в школе коммунистическую идейность. Получалось, что вдалбливание трилогии как раз и было этим «усилением». Но тут уж никто не поверит, что идеологи и впрямь думали, будто на этих текстах можно воспитать у школьников патриотизм, коммунизм и трудолюбие. Но что они думали? Не могли же они не понимать, что подобное издевательство над разумом вызывает полное отторжение и презрительную неприязнь к их идеологии?

Это загадка, конечно, но вряд ли такая уж большая. «Творцы брежневского «пиара» плевать хотели и на страну, и на народ, и на весь мир, – с гневом пишет культуролог Александр Агеев. – Адресатом их усилий был один-единственный человек… Ощущение полноты и незыблемости собственной власти у советской верхушки было так сильно, что она позволяла себе не принимать во внимание чьих бы то ни было реакций на свою наглую ложь, а цинично льстя генсеку, играючи зарабатывала очки, которые гораздо труднее давались на ниве «социалистического хозяйствования» (Александр Агеев. Голод. – М.: Время, 2014, с. 638).

Вслед за трилогией такими же миллионными тиражами вышли «Воспоминания». В школьную программу их ввести не успели, поэтому никто не помнит, хотя все обязаны были учить. 19 января 1982 года в Киеве открылась научно-практическая конференция «Значение книги Л. И. Брежнева „Воспоминания“ для дальнейшего совершенствования идейно-политического, трудового и нравственного воспитания». Комсомольские вожаки рапортовали: «В комсомольских организациях широко развернулось изучение „Воспоминаний“. Нашей молодежи близки и дороги каждый факт, каждая новая строка из биографии Леонида Ильича. Особенно ценными для нас являются его размышления о силе партийного слова, о том, что главное оружие в идеологической работе – правда». Воздержусь от комментариев. Материалы конференции были тут же изданы (Киев: Политиздат Украины, 1982), о правде партийного слова – страница 75.

Сегодняшнюю школу можно (пока еще) критиковать. Она этого заслуживает. Зато советская школа была лучшей в мире – ее успехи «вынуждены были признать даже наши противники» (Реформа советской школы…, с. 15). Правда, у тех, кто по наивности этому верил, постепенно росло удивление. «Я не раз встречал людей, – рассказывал Симон Соловейчик, – которые недоумевали: почему зарубежные педагоги не хотят у нас учиться?» (Симон Соловейчик. Воспитание школы, с. 60).

Глава 9. Осажденная крепость

Ну, ежели зовут меня, то – майна-вира!

В ДК идет заутреня в защиту мира!

Возле самой границы овраг.

Может, в чаще скрывается враг.

Военные годы вслед за годами террора травмировали советских людей навсегда. Характер и последствия травмы вскрывает историк-политолог Елена Зубкова: «Восприятие счастья как отсутствие не-счастья формировало у советских людей, переживших бедствия военного времени, особое отношение к жизни и ее проблемам. Отсюда слова-заклинания – „только бы не было войны“ – и „прощение“ властям всех непопулярных мер, если они оправдывались стремлением избежать нового военного столкновения» (Елена Зубкова. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. – М.: РОССПЭН, 1999, с. 132). Травмой, ужасом и болью памяти режим беспощадно манипулировал. Слухи о войне «негласно поддерживались властью и использовались в политических целях» (с. 221).

С самых ранних лет я это помню. «Спокойно смотреть на закат, а больше ничего и не надо» – сказала бабушка Маруся, открывая экзистенциальную тайну. Я была совсем маленькая, но почуяла выстраданную силу сказанного. Потому, наверное, и запомнила.

Устрашенным советским людям, и взрослым и детям, запрещалось артикулировать чувство страха. Его положено было выражать формулами: «Нас не запугать! Гневно осуждаем! Дадим отпор! Сплотимся еще теснее!».

Старшее поколение знает, как сильна была милитаризация советской школы. В милитарной обработке школьников и студентов ясно различались три направления, хотя и взаимосвязанные: 1. запугивание ядерной войной, 2. борьба за мир, 3. внушение чувства, что кругом враги, а ты в осажденной крепости.

Для каждого из направлений существовали специальные уроки и внеурочные мероприятия, но любое могло всплывать на любых занятиях.

§1. Если завтра война…

Прямо и четко для запугивания предназначались уроки начальной военной подготовки и гражданской обороны, хотя официальные пособия определяли их цели и задачи по-другому. «Формирование у школьников высокой коммунистической убежденности, политической бдительности, разоблачение агрессивной сущности империализма, воспитание классовой ненависти к империализму и международной реакции, разъяснение задач по обороне Родины, завоеваний социализма; широкая пропаганда среди учащихся идей марксизма-ленинизма, внутренней и внешней политики Коммунистической партии, ее ленинской политики мира и дружбы между народами, преимуществ социалистического строя перед капиталистическим, выдающихся успехов нашей страны в развитии экономики, науки и культуры» (Военно-патриотическое воспитание на занятиях по начальной военной подготовке. Пособие для военных руководителей общеобразовательных школ. – М.: Просвещение, 1979, с. 5).

О практике начала пятидесятых годов вспоминает Михаил Герман: «Ощущение угрюмого страха рождалось и на лекциях по военному делу, которое вел неожиданно элегантный господин, очень мало говоривший о самом „деле“, но настойчиво рассказывавший нам об ужасах атомной войны. „Непременно“, – отвечал он на растерянные наши вопросы: „Будет ли война?“ Что это было такое? Сейчас бы сказали – „зомбирование“. Тогда такого слова не знали; вероятно, вариант воспитания, чтобы, как сказано где-то, „меньше непуганых было“» (Михаил Герман. Сложное прошедшее. – СПб.: Искусство – СПб, 2000, с. 98).